Разные текущие дела безжалостно сжирают всё доступное время, но всё-таки нужно не забывать и об авторской колонке. А раз уж повесть Брендона Сандерсона из нашей антологии "Эпоха единорогов" прошла во второй тур фантлабовской "Книги года", нарушу задуманный порядок представления текстов и опубликую здесь отрывок именно из неё.
Добавлю лишь, что Брендон в особом представлении не нуждается. Любители фэнтези знают его как автора масштабной эпопеи "Архив Буресвета", а также многочисленных романов, складывающихся в общее полотно, посвящённое мультивселенной Космер. Вдобавок он отличный преподаватель писательского мастерства и просто очень интересный собеседник, который охотно общается с читателями.
Для тех, кто опасается длинных циклов, "Первенец" -- хороший шанс познакомиться с творчеством автора. Это самодостаточная, завершённая повесть, для понимания которой не нужно читать никаких дополнительных текстов. Перевела её Наталья Осояну -- и на мой взгляд, перевела отлично!
Брендон Сандерсон
ПЕРВЕНЕЦ
Находясь в безопасности на борту своего флагманского корабля, Деннисон мог наблюдать за сражением двумя способами.
Очевидный подразумевал использование обширной боевой голограммы, которая занимала большую часть мостика. Сейчас голограмма была включена и демонстрировала россыпь летевших примерно на уровне талии треугольных синих меток, обозначавших истребители. Несколько выше и дальше от истребителей завис более крупный синий овал штабного корабля Деннисона. Массивному и могучему, но куда менее проворному левиафану сегодня, скорее всего, не суждено было включиться в битву. Корабли противника были слишком слабыми, чтобы повредить его корпус, а вдобавок слишком быстрыми, чтобы он сумел их нагнать. Это сражение должно было развернуться между маленькими истребителями.
И Деннисону предстояло их возглавить. Он встал из командного кресла и сделал несколько шагов к краю голограммы, изучая противника. Красные корабли чужаков появлялись тут и там по мере того, как сканеры засекали их среди вертевшихся валунов в поле астероидов. Эта компания — они именовали себя повстанцами, но, по сути, были пиратами — слишком долго процветала, беспрепятственно творя что вздумается. Прошло пять лет с той поры, как его брат Варион вернул этот сектор под власть его величества, и мятежные силы давно уже следовало сокрушить.
Деннисон вошел в голограмму и шагал до тех пор, пока не оказался прямо позади своих кораблей. Их было примерно две дюжины — по стандартам Флота небольшая сила, но он и такой не заслуживал. Деннисон бросил взгляд в сторону. Адъютанты в звании унтер-офицеров и младшие офицеры прервали свои занятия и смотрели на молодого командира. Явного неуважения не выказывали, но по их взглядам Деннисон видел, что они чувствуют. На его победу они не рассчитывали.
«Ну что ж, — подумал Деннисон, — нельзя разочаровывать хороших парней».
— Разделите эскадрильи, — скомандовал он. Приказ был передан напрямую всем капитанам, и маленький флот разбился на четыре группы поменьше. Впереди пираты также начали перегруппировку, хотя и остались под прикрытием астероидов.
По перемещению кораблей Деннисон чувствовал, как вырисовывается боевая стратегия противника. (В его распоряжении были все те официальные военные знания, которые прилагались к дорогостоящему обучению в Академии.) В его голове перемешались воспоминания о лекциях и учебниках, подкрепляя практический опыт, которого он набрался за полдюжины лет командования симуляциями и в конечном итоге настоящими битвами.
Да, он все видел. Он понимал, что делают вражеские командиры; он ощущал их стратегию. И он знал, что ей противопоставить… ну, почти.
— Милорд? — спросила одна из адъютантов, шагнув вперед. В руках она держала боевой визор. — Вам это понадобится?
Визор был вторым способом, позволявшим командиру наблюдать за битвой. В кабине каждого истребителя была установлена камера, которая транслировала события напрямую. Варион всегда носил боевой визор. Но Деннисон не был Варионом. Похоже, лишь он один это понимал.
— Нет, — сказал Деннисон, отмахнувшись от адъютанта. Этот поступок вызвал небольшое волнение среди собравшейся на мостике команды, и Деннисон уловил сердитый взгляд Брелла, своего старшего помощника.
— Отправьте эскадрилью «Ц» в бой, — скомандовал Деннисон, не обращая внимания на Брелла.
От основного флота отделилась группа из четырех истребителей и помчалась к астероидам. Синие встретились с красными, и битва началась всерьез.
Деннисон прошел сквозь голограмму, наблюдая, отдавая приказы и анализируя — в точности как его учили. Вокруг его головы метались вступившие в космический бой истребители; астероиды размером с кулак разбивались, когда он проходил сквозь них, и возрождались у него за спиной. Он двигался, словно некий бог из древнего предания, возвышаясь над полем битвы, полным миниатюрных смертных, которые не могли его увидеть, но, несомненно, ощущали его всемогущую длань.
Впрочем, если Деннисон и был богом, его специальностью точно являлась не война.
Образование уберегло его от катастрофических ошибок, но довольно скоро битва дошла до той точки, когда победить уже было невозможно. Полное отсутствие гордости позволило ему отдать приказ об отступлении, которого и следовало ожидать. Флот заковылял прочь, уменьшенный более чем наполовину. Статистика, которая всплыла в виде голографического светящегося текста перед лицом Деннисона, демонстрировала, что его корабли сумели уничтожить едва ли дюжину истребителей противника.
Деннисон отошел от голограммы, предоставив красным кораблям праздновать победу, а синим — горевать. Голограмма исчезла, ее образы рассыпались и сверкающей пылью стекли на пол командного центра, где в конечном итоге выгорели на свету. По периметру стояли члены команды, и в их глазах читался болезненный стыд от поражения.
Только у Брелла хватило отваги вслух произнести то, о чем думали все.
— Он и впрямь идиот, — пробормотал офицер чуть слышно.
Деннисон приостановился у двери. Повернулся, вскинув бровь, и увидел, что Брелл глядит ему прямо в глаза без намека на раскаяние. Другой Великий офицер, скорее всего, отправил бы его на гауптвахту за нарушение субординации. Впрочем, другой командующий и не заслужил бы такого неуважения. Деннисон прислонился к одной из сторон дверного проема, скрестив руки на груди совершенно не по-военному.
— Видимо, я должен вас наказать, Брелл. Я ведь, как ни крути, Великий офицер.
По крайней мере, это заставило старшего помощника отвести взгляд. Деннисон медлил, позволяя Бреллу понять, что он — невзирая на то, компетентен или нет, — наделен властью уничтожить чужую карьеру одним звонком по комму.
Наконец Деннисон вздохнул, выпрямился и пошел вперед.
— Но, знаете ли, я никогда на самом деле не верил, что есть смысл наказывать за правду. Да, Брелл. Я, Деннисон Крестмар, брат великого Вариона Крестмара, родственник короля и командующий флотом, — идиот. Как вы все и слышали.
Деннисон остановился прямо перед Бреллом, потом вытянул руку и постучал по Великому имперскому гербу на его груди.
— Только подумайте вот о чем, — продолжил с легкой улыбкой Деннисон. — Если уж я идиот, то вы сами должны быть до чрезвычайности некомпетентны; иначе вами не распорядились бы так бездарно, отдав под мое командование.
От оскорбления лицо Брелла побагровело, но он проявил нетипичную выдержку, придержав язык. Деннисон повернулся и не спеша вышел из комнаты, напоследок скомандовав:
— Приготовьте спидер для моего возвращения на Пик. Завтра я должен ужинать с отцом.
/..../
— - -
Ну и, конечно, рекомендую читателей колонки обратить внимание на фантлабовское голосование: поддержите те книги, которые вам понравились.
Продолжу знакомить читателей колонки с фрагментами рассказов и повестей, вошедших в международную антологию "Эпоха единорогов".
И на сей раз расскажу об Анне Бжезинской. К сожалению, она пока не очень известна нашим читателям -- это первый её рассказ, переведённый на русский. Сперва он был опубликован в минском журнале "Космопорт", а вот теперь -- после дополнительной редактуры -- в книге. Рассказ этот принёс Анне её первого (но не последнего!) Зайделя, он же положил начало цикла Бжезинской о бабусе Ягодке.
Добавлю, что Бжезинская -- писательница весьма разноплановая: помимо фэнтезийных произведений, на её счету весьма неожиданный цикл "Великая война" и несколько нон-фикшн книг. Новейшая из них -- "Дочери Вавеля" -- посвящена повседневной жизни женщин в средневековой Польше.
Надеюсь, "И любил её..." будет началом знакомства читателей с книгами Бжезинской.
Анна Бжезинская
И любил её хоть помирай
Из Вильжинской Долины далеко было в любую сторону. Большак обходил ее широким крюком, потому к цивилизации вели здесь лишь две извилистые, заросшие травой дороги. Верхняя тропа взбиралась меж тремя нависшими над долиною скалами, Сваей, Дрюком и Монахом, и вела до самого купеческого шляха. Тропка нижняя неспешно спускалась вдоль Вильжинского Потока и бежала по землям старосты к дальним владениям аббатства. Правда, была еще и третья тропка, однако ж вела она отнюдь не к цивилизации, а в сторону совершенно противоположную.
Шимек, надобно сказать, никогда не пускался куда глаза глядят ни верхней, ни нижней тропкой — по крайней мере, не дальше чем до границы пастбищ, где выпасались купно овцы из всех трех сел Вильжинской Долины. Лишь единожды, неосторожно наслушавшись россказней странствующего жреца, решил, что сделается староштинским дружинником. Мерещилась ему воинская слава, водка в корчмах при тракте и охочие до вояк девки. Из-за таких вот мечтаний глубокой ночью он выскользнул из села и погнал вниз берегом Вильжинского Потока. Но еще и рассвет не наступил, как поймал его владыка, а поймавши, пересчитал парню ребра и вразумления ради забил в колодки.
Иди речь о ком другом, наверняка бы владыка, человек крайне суровый к беглецам, на колодках бы не остановился, однако Шимек и вправду был в Вильжинской Долине персоной важной. Опеке его доверена была дворская свинья, кою он умело приучил к поиску трюфелей. И вскоре стало ясным, что у безрогой упрямицы будто рога выросли: без Шимека к сотрудничеству не склонялась никак. Разобиженные хавроньи не желали отходить от колодок, а большой рыжий кабан — вожак стада — из чистой злобности поддел на клык любимую хозяйскую гончую. В конце концов рассерженному владыке пришлось парня отпустить.
Так и закончились Шимековы странствия. Время для него тянулось неторопливо, и не столько бежало, сколько ползло, неспешно и с достоинством. Новости в их края не добирались, купцы да разбойники заглядывали в Вильжинскую Долину куда как нечасто. Впрочем, и первым, и вторым нечего было здесь искать. Околица тутошняя была неурожайной, а народец — убогим, спокойным и столь пугливым, что, едва услыхав на тракте коней, хватал скарб в охапку и прятался в горах. Особенно осенью, когда объявлялись мытари.
Шимек и сам был пуглив, подобно соседям, и оттого частенько сиживал в компании свиней своих глубоко в лесу. До самой до прошлой недели. Поскольку так уж оно вышло в последнее воскресенье, что, когда он, согласно обычаю, вместо того, чтоб слушать проповедь, стоял в компании знакомцев под старой липой и с чувством поплевывал на площадь перед святынькой, влюбился он в Ярославну, дочку Бетки-мельника. И так влюбился, что хоть помирай.
Было се чувство огромное, объявшее всю Ярославну, купно с чудесными ее небесными глазками (особенно полюбился ему левый — казалось, тот непрестанно косится в его сторону), четырьмя коровами приданого, пуховой периной, тремя вышитыми подушками, которые Шимек видал в кладовой, и с четырнадцатью моргами землицы, которым однажды должно было перейти Ярославне в наследство. Отца избранницы, Бетку-мельника, объял он любовью своею чуть более неуверенно, не без причины опасаясь, что глубокое чувство сие может остаться безответным.
Именно поэтому крался он теперь, согбенный, третьей тропкой к избушке Бабуси Ягодки, кою местные частенько кликали старой паршивой ведьмой. Однако же нынче Шимек усиленно старался об этом ее прозвище позабыть. Надеялся также, что Бабуся будет пребывать в приязненном к людям, добродушном настроении. Хлюпнул носом. А ежели и не будет, то всё-дно сумею сбежать, — подумал. Счастье еще, что к весне Бабусю крепко скрутила подагра.
Избушка Бабуси, гинекологической знаменитости двух поветов, с виду чрезвычайно подходила профессии владелицы: была запущенной, грязной и воняла козьим говном. Однако же слава хозяйки расходилась куда дальше вони животинки. Селяне шептались, что якобы Бабуся тишком верховодит бывалыми лиходеями с Перевала Сдохшей Коровы, да только случалось порой и так, что посылали за ней дворню владыки. И что оно в свете сделалось, плевались селяне, когда в самый полдень Бабуся Ягодка гордо вышагивала сельской площадью. Было ж время, когда ведьмы знали свое место, только ночкой и решались в мир выходить, да и тогда — покорно стоя под воротами, подле виселицы. А теперь?
Криво поглядывали и на милуемого Бабусей козла, поскольку ж всякому известно, что у ведьм в обычае держать в хозяйстве разнообразных тварей; и как знать, что там под козлиной шкурой кроется? Селяне не раз устраивали на него засады, но скотинка была сообразительной и скоренько давала деру. Не преследовали его, поскольку боялись: как для ведьмы, Бабуся Ягодка была на удивление быстра разумом и, пожалуй, не слишком-то любила обитателей Вильжинской Долины. Разговоры о ее каверзах особенно оживали в недород, а поскольку последние годы были сухими, да еще и овечий мор лютовал, владыка местный беспокоился все сильнее.
Правду сказать, подумывал он даже, как бы ту Бабусю Ягодку по-тихому огнем уморить. А поскольку был осторожен, то сперва поговорил с местным настоятелем, который, однако же, его замыслам решительно воспротивился, понимая, что так уж повелось испокон веков, что во всякой околице была, есть и должна быть своя ведьма. Кроме того, Бабуся Ягодка скручивала необычайно действенные затычки от геморроя, а недуг тот издавна одолевал почтенного пастыря. Одна мысль, что поразительный секрет сего ремедиума сгорел бы с бабой вместе, наполняла настоятеля смертельным ужасом.
А вскоре вышло наружу, что предательство роится и в самом доме владыки. Ибо заметил он, что даже собственная жена его, Висенка, плетет сговор с Бабусей. Владыка подозревал, что имеет оный нечто общее с напитком, что его жаждущая прироста семейства женушка вливала в него всякое воскресенье; весь день потом держался во рту гадкий привкус. А поскольку Висенки он побаивался — а тем паче побаивался ее отца, прославленного старосту Змеика, господина над Помещеницами, — то и решил держаться от Бабуси подальше: до благовременья, поскольку, наблюдая за местными женками, владыка высчитал, что самое большее после четвертого спиногрыза Висенка распрощается с сими мыслями, и тогда-то ведьма ответит за все, включая воскресное чудо-зелье.
Пока же практика Бабуси шла успешно. Шимек приметил, как из ведьминой избы выскочила молодая женка солтыса и, сжимая что-то в подоле, что было духу помчалась в лес. Из-за неприкрытой двери раздавался издевательский гогот. Смущенный Шимек почесал нервно ногу о ногу, но видения светлого будущего рядом с Ярославной превозмогли страх.
— Хм-кхм, — откашлялся он вежливо.
Бабуся отворила дверь энергичным ударом клюки. Какое-то время всматривалась в свинопаса, грызя желтый ноготь большого пальца, а после проскрипела:
— Опаньки!
Парень покраснел.
— Опаньки! — повторила она с тенью недоверия и удивления в голосе. — Вот же ты вымахал, Шимек. Кто бы подумал, — захихикала.
Он собрался с духом и несмело начал разговор:
— Водочки, Бабуся? — Шимек слыхал, что ведьма иногда не прочь выпить, и запасся у корчмаря порцией оковиты.
— Водочки? — переспросила ведьма с сожалением. — Не пью уже водочки. С той поры, как Висенка обеспечила мне постоянный сбыт любавницы, пью только скальмерские вина из погреба ее мужа. Ты мне зубы-то не заговаривай, Шимек, давай по-быстрому: чего хочешь? В кого?
— В Ярославну, — выпалил он и глупо улыбнулся.
Бабуся с неодобрением покачала головой.
— И четырнадцать моргов, — пробормотала под нос. — Вы что ж, никогда ничему не учитесь? Ты разве не знаешь, что любавница цветет на болотах? Или думаешь, я люблю гонять голышом под полной луной? Ты что же, не можешь найти себе какую-нибудь милую расторопную девицу?
— Нет! — Шимек был уверен в своем чувстве. — Или Ярославна, или никто!
Бабуся снова заворчала.
— А чем платить собираешься? — спросила подозрительно.
Для тех, кому интересно заглянуть в антологию "Эпоха единорогов", -- фрагмент из повести Анны Каньтох. (Первый, но не единственный фрагмент из этой антологии; будут и другие -- из других текстов).
Я же добавлю здесь, что Анна -- одна из самых титулованных нынче писательниц в Польше. На её счету пять премий имени Зайделя и две имени Жулавского. Работает она в разных жанрах, сейчас от года к году у неё одновременно выходит по нефантастическому ретро-детективу, подростковой фантастике (с элементами ужасов и готики) и нестандартные тексты для взрослых (нечто вроде магреализма).
В антологии мы знакомим читателя с фант.детективами Анны из серии о Доменике Жордане. Первые два тома серии вышли в 2005-6 годах и с тех пор переиздавались (а скоро грядёт ещё одно переиздание), в 2015-м же году Анна вернулась к циклу с новым рассказом и недавно, на Полконе-2017, обещала закончить третий том с новыми расследованиями Жордана.
Добавлю, что подростковая фантастика Анны в следующем году выйдет на украинском в харьковском издательстве "АССА" -- и наконец предоставлю слово самой писательнице.
— - -
Анна Каньтох
Черная Сесса
Рено д’Андро приветственно поднял бокал.
Из пяти играющих в саду девушек лишь одна, высокая и рыжеволосая, ответила ему улыбкой. Она приблизилась к уставленному яствами столу и взяла себе вина.
— Совсем как дети, правда? — обронила, глядя, как подружки гоняются за разноцветной бабочкой.
Над ними, высоко в небе, появилась черная точка.
Рено смотрел на свою троицу. Девушки были красивы и молоды — и ни одной не исполнилось еще восемнадцати.
Самая смелая сняла туфельки и чулки, а потом пробежала несколько шагов босиком. Но сразу же присела на расстеленное одеяло. Уже с месяц не было дождя, и трава, сожженная июньским солнцем, сделалась сухой и жесткой.
В быстро приближающейся точке уже можно было распознать крупную птицу.
К Рено подошла маленькая блондинка и что-то прошептала. Хихикнула, отскочила, а он протянул руку и поймал ее за талию. Приблизил губы к ее украшенному золотой сережкой уху.
Ему пришлось наклоняться, поскольку мадемуазель, крепко удерживаемая за талию, откидывалась назад, словно желая сбежать от кавалера. Но смеялась она весело.
Огромный коричнево-черный орел пошел вниз. Не кружил в поисках жертвы. Падал прямо на Рено д’Андро.
Блондинке наконец удалось вырваться. Она погрозила юноше пальчиком и беспечно спряталась за рыжеволосой девушкой, которая как раз пила маленькими глоточками вино. Именно та и заметила орла первой.
Рено развел руки, давая понять, что с женским коварством поделать он не может ничего. Состроил при этом смешную мину, словно бездомный щенок, мокнущий под дождем и просящий, чтобы впустили в дом.
Блондинка рассмеялась. И тут на лице ее рыжей подружки удивление сменилось беспокойством.
— Смотрите! — крикнула она.
Юноша взглянул в небо.
Двадцать фунтов перьев, мышц и когтей — словно из железа — ударили его в лицо. Рено завопил и откинулся назад. Орел зацепил когтем левую глазницу, вырвал глазное яблоко. Крик Рено, тонкий, словно звук царапающего стекло ножа, сломался и перешел в хриплый скулеж. Выть начала и одна из девушек, монотонно, на одной ноте. Две другие помчались в сторону дома, блондинка же пала на колени и глядела на юношу широко распахнутыми, пустыми глазами.
Действенней всего, хоть, возможно, и совершенно безрассудно, отреагировала рыжая. Схватила бутылку вина и метнула ее. Не попала, стекло лишь чиркнуло по орлу, и бутылка разбилась о камень, но птица на один короткий миг замерла. Потом повернула голову и взглянула на рыжую.
Девушка, которая в дальнейшем станет рассказывать эту историю сотни, если не тысячи раз, никогда не упомянет, что именно она увидела в орлиных глазах.
А был это человеческий разум, приправленный не гневом или ненавистью, а горечью.
Птица достала когтями до горла жертвы. Рыжая метнула бокал. Снова промазала. Орел, не обращая на нее внимания, взвился в воздух.
Девушка подскочила, чтобы помочь Рено, но тут же отступила, увидев его обезображенное лицо. Юноша тянул руки и глядел на нее уцелевшим глазом, словно моля о помощи. Сквозь дыру в левой щеке белели зубы, из раскроенных, шевелящихся губ текла кровь. Рыжая глухо охнула, заслоняя лицо.
Рено покачнулся и упал на стол.
Разлитое по белоснежной скатерти вино было красным, но не таким красным, как кровь, бьющая из разорванной артерии.
***
— Люси я отравил стрихнином, она умерла в течение двух часов. Смерти предшествовали сильные судороги. Я разъял ее тело, прошу взглянуть на характерные кровавые язвы в мозговой ткани и в мышцах. Жосье я подкожно ввел вытяжку из чертового глаза, Берта получила ее же, только раствор был смешан с жиром, которым я натер ее оголенную кожу. Жосье уже умер, Берта еще держится, хотя полчаса назад наступил паралич мышц.
Седой, словно лунь, профессор Пармен подковылял к клеткам с милыми кроликами. Он был подслеповат, и, чтобы увидеть хоть что-то, ему приходилось почти втыкать нос между ячейками сетки.
— Славно, славно, — бормотал он. — Жаль только, мы не можем проводить опыты на чем-то большем.
— Например, на людях.
Профессор взглянул на него довольно сердито. С чувством юмора у профессора было плохо, но даже обладай он веселой натурой, шутки ассистента все равно раз за разом заставляли бы его задумываться. Доменик Жордан выглядел классическим меланхоликом — был бледен, спокоен, а каждую фразу произносил с такой абсолютной серьезностью, словно слово «шутка» было ему знакомо только из чужих рассказов.
Пармен снова повернулся к клеткам.
— А это что? — В голосе его вдруг прозвучала нотка подозрения.
— Кролик, господин профессор, — ответил Доменик Жордан. — Мертвый кролик, как мне кажется.
— Твой? И как его зовут?
По лицу Жордана промелькнула тень раздражения.
— Я записал его в журнал как «кролик номер четыре». Не вижу смысла давать имена животным, особенно если те обречены на смерть — так или иначе.
— Не видишь смысла, да? Тебе кажется, юный наглец, что раз ты — мой ассистент, то тебе все можно?
— Профессор, вы сами дали мне позволение заниматься собственными исследованиями. Замечу, что это никоим образом не мешает мне выполнять свои обязанности в отношении вас.
Вежливый тон вместо того, чтобы успокоить старика, лишь распалил его гнев. Профессора и ассистента сближало лишь увлечение наукой. В остальном они кардинально отличались. Пармен был одиночкой без семьи и друзей, покидал стены университета, только когда в том была крайняя необходимость. Жордан же — независимо от того, был ли он дворянином или только изображал такового, — одевался и вел себя как молодой граф, предпочитал разгульную жизнь и имел множество высокопоставленных друзей.
Об этом последнем факте профессор Пармен вспомнил, когда его старческие глаза заметили несомненную причину смерти кролика номер четыре: подвешенный в клетке пучок сушеных трав, связанных ниткой, с которой свисал череп какого-то мелкого грызуна. Простой колдовской амулет, усиленный смертельными заклинаниями. Слишком слабый, чтобы убить человека, но для маленького кролика смертельный.
***
— Красный, — с легкой улыбкой заявил Ипполит Малартрэ, епископ Алестры. — Словно кровь. Очень красивый.
Доменик Жордан легким кивком поблагодарил его и снова надел перстень на палец. Ждал дальнейших слов епископа, поскольку Его Преосвященство наверняка вызвал его не для того, чтобы говорить о драгоценностях.
А тот потянулся за лежащим на ореховой столешнице письмом.
— Читай.
Жордан развернул листок и скривился при виде бледно-салатных чернил. Короткое содержание письма произвело на него куда большее впечатление.
— «Донна Патриция, положив руку на Библии, поклялась, что на Рено д’Андро напала не птица, а человек», — прочитал он вслух.
— Отец Совен просит прислать кого-нибудь, кто помог бы отыскать убийцу. Я подумал о тебе.
— А не лучше ли послать какого-нибудь одаренного милостью ясновидения священника?
— В Шарнавене есть один, некий монах, чьего имени я и не вспомню. Если уж он не сумел помочь, полагаю, в этом деле более пригодятся разум и знания, а не способности ясновидения.
Жордан знал, что отказать не сумеет. Церковь толерантно относилась к магии — хотя здесь это слово употребляли неохотно — лишь в том случае, если умение исцеления или ясновидения исходило от кого-то из святых, а одаренный использовал его ради блага людей. Но даже в этом случае непозволительно было анализировать дар или изучать его природу. Люди, пытавшиеся изучать магию научными методами, приговаривались к смерти как чародеи. По крайней мере, так гласило церковное право. На практике же часто случалось, что ученые находили поддержку высокопоставленного лица, которое обеспечивало их безопасность.
Доменик Жордан по образованию был врачом. Интересовали его прежде всего те изменения, каким под воздействием магии подвергается организм, — в том числе и всякого рода деформации, сверхъестественные способности, болезни и смерти. Исследования свои он мог вести исключительно благодаря опеке, какой окружал его епископ Алестры — человек достаточно рассудительный, чтобы иной раз во имя высшей цели закрывать на кое-что глаза. Но опека эта имела свою цену — Жордан не мог отказать Его Преосвященству. Впрочем, отказывать он и не намеревался. Дело его заинтересовало, вдобавок он знал, что будет соответствующим образом вознагражден.
— Это не всё, — епископ, молча приняв согласие Жордана, взял еще одно письмо. — Я хотел бы, чтоб ты взглянул и сюда, хотя не думаю, что это может оказаться чем-то важным.
Автор первого письма, отец Совен, был человеком образованным, который мог ясно формулировать мысли. Автор второго — тоже духовное лицо — писал детским почерком, делал орфографические ошибки и целую страницу посвятил извинениям за то, что осмелился побеспокоить такую важную персону, как Его Преосвященство. Собственно, причину написания письма Жордан обнаружил только в третьем абзаце.
«Ваша Милость наверняка слышал о мертвом уже Упыре из Шарнавена. Да и кто не слышал о том, кого простой люд доныне полагает Демоном, и о его ужасной смерти? Я же, будучи скромным слугой Церкви и веря, что можно лишь лить слезы над теми, кто оказался умерщвлен столь ужасным способом, в день смерти Упыря уразумел, милостью Божьей и нашей Святой, что в Шарнавене дошло до отвратительного преступления, ставшего пощечиной как для Справедливости, так и для святой заступницы нашего города, Аламанды, каковая изрядной опекой окружает и представителей закона».
— Господь величайший, — сказал Жордан, закончив читать. — Неужели отец Фабрессе не может писать чуть более короткими предложениями? И о чем же он, собственно, сообщает?
— Что Упырь был невиновен, — пожал плечами епископ. Он не казался слишком раздражен неясными словами учтивого священника.
Жордан сложил письмо и спрятал в карман.
— Я поговорю с отцом Фабрессе, — пообещал он. — И ради его собственного благополучия надеюсь, что он сообщит мне что-то интересное.
По доброй традиции, к концу года в издательстве "Клуб семейного досуга" (Харьков) выходит очередная международная антология. Называется она "Эпоха единорогов".
На "ЛиТерраКоне" в Киеве мы поговорили о всей линейке антологий с переводчиками и авторами, в том числе -- с Томашом Колодзейчаком. Там же немного рассказали о содержании антологии и о планах на будущее.
Так что раскрою-ка я кое-какие карты и здесь.
Содержание антологии:
цитата
Питер Бигл (США). История Као Юя. – перевод Натальи Осояну /Peter S. Beagle. The Story of Kao Yu, 2016/
Анна Каньтох (Польша). Чёрная Сесса. – перевод Сергея Легезы /Anna Kańtoch. Czarna Saissa, 2005/
Яцек Комуда (Польша). Забытая дума. – перевод Сергея Легезы / Jacek Komuda. Zapomniana duma, 1995/
Шеридан Ле Фаню (Ирландия). Ребёнок, которого увели фейри. – перевод Людмилы Бриловой. /Joseph Sheridan Le Fanu. The Child That Went With the Fairies, 1870/
Серхио Гаут вель Харман (Аргентина). Каббала. – перевод Владимира Аренева /Sergio Gaut vel Hartman. Cabalah, 2006/
Павел Майка (Польша). Необходимость чуда. – перевод Сергея Легезы /Paweł Majka. Potrzeba cudu, 2007/
Кир Булычёв (Россия). О страхе. /1992, написано – 1971/
Михаил Назаренко (Украина). Настоящая жизнь Ивана Ильича. /2017/
Анна Бжезинская (Польша). И любил её, хоть помирай /Anna Brzezińska. A kochał ją, że strach, 1998/
Томаш Колодзейчак (Польша). Головоломы. – перевод Елены и Ирины Шевченко /Tomasz Kołodziejczak. Głowobójcy, 1995/
облако тэгов
